Колотенко

Иван Гаврилович

 

На фронте от первого до последнего дня войны.

Родился в 1920 году в Харьковской области в семье агронома. Семья часто переезжала из одного колхоза в другой. В семь лет пошёл в школу. Окончил 8 классов, поступил в Харьковский физкультурный техникум. Доучиться не успел, 20 октября 1940 года был призван на срочную службу в 57-ю танковую дивизию 17-ой Забайкальской армии в город Баян-Томень, Монгольский Народной Республики. Я был сержантом и командиром взвода в автороте. Перед самым началом войны наша часть была переведена на Украину. Сначала нас, призывников, долго везли через всю страну с запада на восток, потом вместе с техникой назад, с востока на запад.

В первый же день войны, 22 июня 1941 года, в городе Богдан-Хмельницкий получил боевое крещение. Участвовал в окружении и уничтожении высадившегося крупного немецкого авиадесанта. Когда нам сообщили, что  немцы посыпались с неба, наш полковник оперативно выгреб связистов, шоферов, поваров, короче, весь армейский хоз-моз-обоз, придал его стрелковому полку и бросил на десант. С винтовкой в руках пришлось поползать и мне по матушке земле, пока не добили фашистов. А победили мы  в первый же день, в первом бою вышколенных, подготовленных фашистов, как я сейчас думаю, по двум причинам: благодаря нашему патриотическому, безудержному порыву и немецким лётчикам, которые некучно выбросили десант.

Некоторые в этом бою повара, кажется, были без оружия. Сейчас модно указывать на эти факты. А какие выходы возможны в той ситуации?

1.Разбегаться, ведь у части бойцов нет оружия.

2.Сидеть и ждать, пока придут немцы.

3.Идти в бой, бить противника и добывать себе оружие.

Мы поступали по последнему варианту. Вот в нашем случае: высадился немецкий десант, объявлена тревога, все, кто были поблизости, побежали в ружпарк Как вы понимаете, последним оружия не хватило. В бой некоторые пошли  без оружия, вернулись все с оружием.

Бывали случаи, что и на фронте посылали в бой без оружия. А что делать, если его нет? Если заводы не выпускают, если не удалось подвезти? Я подвозил и знаю, как трудно было доставлять грузы на передовую в фронтовых условиях. Вот помню, выехало нас 7 машин с оружием и боеприпасами, поехали россыпью, чтобы потери были меньше. Немецкие самолёты на бреющем полёте зашли сзади, и мы обнаружили их, когда на нас посыпались бомбы. В три машины было прямое попадание, четвёртая попала под пулемёт, загорелась и перевернулась. Я и оставшиеся в живых шофера с ужасом смотрели на грящие остатки машин и разбросанные, разорванные останки своих товарищей.  В пятую машину попал снаряд немецкой артиллерии или она налетела на мину, уже когда подходили к передовой.

Оставшиеся две машины стали на разгузку. Мой товарищ стоял и ждал, когда машину разгрузят, а я хитрил. Несколько ящиков разгрузят, я переезжаю на другое, пехотинцы матюкаются, им неохота потом собирать и сносить в одно место оружие и патроны, а я им объясняю, лучше потом собрать, чем ничего не иметь. В  стоявшую машину немцы положили крупнокалиберную мину, никого в живых не осталось, видимо, у них был корректировщик. Из семи машин грузы привезла только одна, моя.

И что делать командирам на передовой? Просить фрицев подождать, пока подвезём или не бомбить и обстреливать прифронтовую полосу, чтобы не мешать нашему подвозу? Сейчас, сидя на диване, можно ужасаться тому, как это посылали в бой без оружия? А мы тогда были в грязи, в холоде, под пулями, обстрелами, бомбёжками и наша задача была одна - грызть врага зубами, но победить, и мы победили.

Воевал под Оршей, Смоленском, Ельней. Какие тяжёлые бои были здесь, трудно вспоминать и сейчас. Довелось перевозить длинные ящики с секретным оружием, как я сейчас думаю, ракеты для катюш. Ответственнаность при этих перевозках была большая, за секретностью тогда следили строго. Участвовал в контрударе под Ельней, с какой радость шли вперёд, ведь можем же мы бить фашистов!

   На самой передовой я подолгу не был, мы на фронт подвозили боеприпасы, продовольствие, увозили раненых, но хлебнуть пришлось по полной. Случалось и вырываться из окружения с винтовкой в руках. Но в целом всю войну провёл на колёсах, крутил баранку.  И больше всего меня, как шофёра, доставали мины и  немецкая авиация.  Много машин потерял я от прямых попаданий авиабомб, но сам спасался тем, что вовремя выскакивал из машины. Немцы были хорошо подготовлены и воевали профессионально, в движущуюся машину могли с самолёта положить  бомбу с первого раза.

Когда везёшь боеприпасы, то в случае арт или авианалёта машину можно было бросить и отбежать в сторону. А вот, когда у тебя в кузове раненые, то тогда приходилось выделывать такие виражи, уклоняясь от самолётных пулемётов и пушек, что эти виражи и через десятилетия мирной жизни снятся по ночам в таких деталях, что просыпюсь в холодном поту с бешенным сердцебиением. Правило, которому я следовал: „Больше газу и всё сзади!“ - наверное, и оставило меня в живых. Да плюс к этому интуиция, предчувствие, куда ударит очередь или куда упадёт снаряд, авиабомба. Да плюс везение, да плюс ещё неизвестно что. А ведь действительно, сколь раз так было, едешь прямо, опасности вроде бы нет, ты вдруг бессознательно закладываешь резко вправо или влево, и на том месте, где ты должен был быть, поднимается фонтан взрыва. 

В первые месяцы войны фрицы были до того уверены в своём превосходстве, что буквально выполняли приказы командования - война будет короткой, уничтожать недочеловеков-славян сразу, чтобы потом с ними мороки не было. И педантичные немцы эти указания выполняли неукоснительно. Даже на самолётах гонялись не только за отдельной машиной, но и за отдельным человеком. Потом, когда им сбили спесь, они стали понимать, что фронт это одно, а приказы сверху - это другое.

Первые два года войны ездил в основном на полуторках, так называлась машина Горьковского автомобильного завода „ГАЗ-А“, грузоподъёмностью 1,5 тонны. Какая примитивная, неприхотливая и выносливая была машина, как будто созданная специально для тяжелейших условий войны! В первые годы войны иногда с завода приходили не машины, а какой-то примитив: без кабины, лобовое стекло и крыша над головой, деревянное, ничем не покрытое сиденье, колёса без рессор, двигатель 40 лошадиных сил, и, что самое главное, в машине нет тормозов. И вот на таком автомобиле по просёлочной дороге или бездорожью надо было давить полный газ и уходить от прямых попаданий.

От сильнейшей тряски во время езды, казалось, отрывались внутренние органы. И  постоянно ожидали, что как пойдешь по нужде, так из тебя потечёт перемешанная кровавая масса. Тогда всё сходило с рук, а вот сейчас я заболел диабетом и полагаю, что это последствие тех нервных перегрузок, в роду у меня диабетчиков не было. Но надо сказать и хорошее про „газон“, так мы называли „ГАЗ-А“: юркий, неприхотливый, выносливый автомобиль, лучше не скажешь, сказав, что это был автомобиль-солдат.

Потом больше стало поступать автомобилей „ЗИС“ (завод имени Сталина), отличные машины. Грузоподъёмность 3 тонны, но мы грузили и по 5. И что нас восхищало, автомобиль разбирался и собирался практически одним ключом! Все болты и гайки были одинаковы и легко доступны. Конструкция автомобиля была уникальной. За всю жизнь я не увидел больше такого автомобиля. Технику я любил с детства, поэтому за автомобилями следил с большим усердием, и они отвечали мне тем же, в критической стуации ни один автомобиль меня не подвёл! Следил не только за своим автомобилем, но и за машинами своего взвода. В войну автомобилями, видимо, так пресытился, что после войны себе ни мотоцикла, ни автомобиля не завёл, хотя финансы позволяли, вот не тянуло. Только ближним друзьям не отказывал, чинил им самые трудные поломки в их авто-мото технике.

Но вернёмся к фронтовым будням. Днём возили грузы с железнодорожных станций на войсковые склады. Переброску грузов на позиции осуществляли в основнм по ночам, без света, а в напряжённых  ситуациях и днём. Возили разные грузы, иногда пехоту, но большей частью боеприпасы. Везёшь и думаешь, вот сейчас, от резкого толчка, не говоря уже о прямом попадании, кузов твой сдетонирует, и ты уже на небесах в бестелесном виде, ведь от тела при взрыве ничего не останется. Кроме автомобилей для первозки много было гужевого транспорта -  лошадей, они использовались для перевозок грузов уже на передовой.  Ведь на автомобиле на передовой долго не поездиешь. Во время особо тяжёлых боёв приходилось подвозить снаряды прямо на передовую, тут надо было разгрузиться как можно быстрее, немцы стреляли прилично. Бывало, за неделю боёв у меня от взвода оставалось одна машина и 2-3 человека.

Был ранен, контужен. После возвращения из госпиталя в составе 601 мотострелкового полка воевал на Юго-Западном фронте в качестве механика-водителя на автомобиле. После очередного тяжелого ранения  долго лечился в госпитале города Куйбышева. Здесь подружился с медсестрой, о ней остались тёплые воспоминания. После ранения мне был предоставлен отпуск в две недели для поездки домой, харьковщину уже освободили от фашистов.

Приехал домой, село было разрушено, но жители постепенно восстанавливали разрушенное.  Отец был на фронте, ему оторвало руку и он находился в это время на лечении в госпитале. Дома была мама и две сестрёнки. После немцев есть было нечего. В колхозе мужчин не было, меня попросили во время отпуска быть бригадиром тракторной бригады, помочь колхозу в обучении кадров, ремонте, пахоте. И вот две недели фронтового отпуска я консультировал, ремонтировал и работал на тракторе, вспахивая колхозные поля, зарабатывая родным трудодни. До войны я женился на женщине, у которой был ребёнок, любовь есть любовь. Пока я воевал, она родила ещё двух детей, и от такой „шальной радости“ во время отпуска я с ней в сельсовете и развёлся. Поэтому с большим удовольствием пахал на тракторе днём и ночью, тем более, что имел большой опыт „кимарить“ за рулём.  

После отпуска, это был 1944 год, вернулся в часть и по состоянию здоровья меня определили служить помощником начальника штаба в учебном автобатальоне. А в звании я оставался сержантом, так всю войну и провоевал сержантом. Я передовал молодым шоферам премудрости вождения автомобилей в фронтовых условиях. Учил маскировать автомобиль, выбирать наиболее безопасный путь, преодолевать различные препятствия, уклоняться от атак самолётов, бысто грузиться и разгружаться.

Когда физически окреп, то меня вместе с выпуском шоферов направили в авиацию. Нас приписали к аэродрому фронтовой штурмовой авиации, к знаменитым штурмовикам Ил-2. „Чёрная смерть“ - так называли их фашисты.

Никогда не забуду первое впчатление от аэродрома! Десятки перегруженных самолётов с диким рёвом взлетают на форсаже, ведь на самолётных двигателях глушителей не было. Как зачарованный смотрю на этих ширококрылых, бронированных красавцев. Представляете, дотронешься до капота трактора рукой, чувствуешь тонкую жесть. На капоте машины та же жесть, корпус легкового автомобиля - жесть, а дотронешься до фюзеляжа самолёта, там рука чувствует толстую, прочную бронесталь. И эта бронесталь не ездила по земле, а летала! Как это меня восхищало! Первое время долго следил за улетающими самолётами и думал: „Они что, не упадут?“ А когда самолёты садились, то мы смотрели на пулемёт, торчащий сзади кабины. У „Ил-2“ в кабине сидели спина к спине два человека, впереди лётчик, сзади стрелок-радист. Лётчику спина закрывалась полностью бронеспинкой, а стрелок был слабо защищён от атак сзади, хотя он и был посажен для того, чтобы уничтожать из пулемёта противника в задней полусфере. И если ствол пулемета у садящегося самолёта торчал вверх, мы понимали, что стрелок-радист убит.

С железнодорожных станций возили на аэродром  боеприпасы, горючку для самолётов и разные другие грузы. Аэродром прикрывался нашими истребителями, да и немцы уже давно не имели в воздухе превосходства, здесь служить было гораздо легче и безопасней. Немцы по мере своих возможностей устраивали нам трёпку, но это уже было не то, гораздо не то.

На аэродроме я пересел на „Студебекер“. „Студебекер“ - это армейская американская грузовая машина. Отличная машина, гораздо лучше наших. Надёжный, мощный вездеход. Это машина для тыловых перевозок. Но в прифронтовой полосе на ней долго не пришлось бы ездить, для этого она большая, медлительная и неповоротливая. Если бы с первых дней войны я был бы на такой машине, то в живых не остался бы, а вот юркая полуторка меня от смерти увезла.

„Студебекеры“ поступали к нам по лен-лизу. Американцы на кораблях привозили автомобили и грузы в порты Ирана и Ирака, там под присмотром наших войск автомобили загружались грузами с кораблей. Шофера-негры перегоняли гружёные автомобили по Ирану и Ираку до наших границ. А от границ  до фронта автомобили вели наши шофера.

Участвовал в Яссо-Кишиневской, Бухарестской операциях. Тут мне запомнились поездки по дезинформации противника. Днём или ночью с фарами, демонстративно как бы возили грузы в определённое место, будто там концентрируются войска и готовится наступление. А тайно, ночью, вслепую, перебрасывли  что надо и куда надо, секретность была строжайшая, ведь внезапность при наступлении первое дело.

День Победы встретил в Румынии. Думал, всё, отвоевался. Оказалось, нет. Поскольку начинал службу в Монголии, то я вошёл в группу, сформированнную из специалистов аэродромного обслуживания, перебрасываемую на Дальневосточный театр военных действий.

Согласно взятым на себя обязательствам, наша страна обещала вступить в войну с Японией после окончания войны с Германией. Чтобы перебросить как можно быстрее войска через всю страну, с американцами договорились от том, что они заранее поставляют на наш Дальний восток автотехнику, а мы везём персонал, артиллерию, танки. Самолёты добираются своим ходом.

Оставив всю свою технику в Румынии, мы погрузились в эшелоны и поехали через всю страну на восток. Ехали несколько недель, вроде как отдых, а на душе было тягостно. Германскую войну прошёл, а вот японскую, как сложится, неизвестно.

На станции назначения получили автомобили, я опять сел на „Студебекер“. Нас загрузили, и мы пошли через всю Монголию к её южным границам.  Лето, днём жара, ночью холодно и пыль, облака пыли. Дорог нет, едем прямо по степи. Можно ехать, где хочешь, вокруг бескрайняя степь, но въевшаяся в кровь армейская привычка заставляет ехать точно в след впереди идущей машины. Поэтому в середине колонны из под колёс появляется пыль, а конец колонны за пылью уже не виден.

Доехали до границы с Китаем и, в предгорьях замаскировавшись, разбив палатки, приступили к подготовке аэродрома. Вскоре начали прилетать самолёты. Стали готовиться к наступлению, соблюдая большую скрытность. Мимо нас по ночам шли танки. Монголия - это тебе не Европа с асфальтными дорогами, городами, городкам, сёлами с садами и полисадниками. Часами едешь, едешь по голой степи и только иногда встречаешь пасущихся лошадей, коров, овец и кое-где стоящие 2-3 юрты.

Война с Японией была скоротечной, несколько недель и мы в Маньжурии. Здесь мы воевали так, как немцы в Европе. Так воюет кадровая армия, имеющая  многолетний боевой опыт. Для нас были характерны мощные авиационные удары в глубину полосы наступления, стремительные танковые клинья с обходом основных узлов сопротивления, захват аэродромов. Даже мы, аэродромная обслуга, заходили иногда на японские аэродромы, видя отступающиих японцев.

А у истребителей был такой случай. Они по ошибке получили приказ высаживаться на аэродром, который был ещё в тылу японцев. Представляете, на нормально функционирующий японский аэродром, ни с того, ни с сего, без штурмовой подготовки, никого не предупредив, по домашнему, на взлётную полосу начали плюхаться  советские военно-траспортные самолёты. Из них быстренько стал выгружаться безоружный техперсоонал, бегом осматривать ангары, техпомещения и откатывать с взлётных полос японские самолёты, не обращая внимания на изумлённых японцев. И делали всё это бегом, у нас по аэродромам не ходили, бегали.

Глядя на всё это, японцы „выпали в такой осадок“, что вместо того, чтобы сразу атаковать безоружных непрошеных гостей, стали выяснять у высшего командования, почему тут размещаются русские, почему убирают со взлётных полос их самолёты? Высшее командование удивилось таким паническим настроениям тыловиков, их умению на пустом месте везде видеть русских, и запретило открывать стрельбу по миражам, чтобы не возникла паника у впереди расположенных японских частей.

А наши спохватились только тогда, когда севшие на нужный аэродром истребители, никого там не нашли. К этому времени сидельцы на японском аэродроме поняли, куда они попали, стали докладывать командованию. Наши командиры удивились такому развитию событий, долго переспрашивали,  действительно ли японцы по ним, безоружным, не стреляют? Потом решили на аэродром высадить настоящий десант, но с приказом, первыми огонь не открывать, а вытеснить японцев за пределы аэродрома. С аэродрома начали работать истребители, а японцы обходили занятый нами аэродром и отступали дальше.

В целом сравнивая наших противников немцев и японцев, я прихожу к выводу, что японцы были хуже немцев. Они в подавляющем большинстве были злобными, злыми, мнительными и мстительными, от них постоянно приходилось ожидать неприятности, за спиной они могли сделать всё, что угодно. Одним словом, настоящие азиаты. Негласно ходила установка, японцев следует энергично пленить и не давать самураям делать харакири, если, конечно, кто попытается. Потому как для самурая нет в жизни большего унижения, как живым попасть в плен.

В Манжурии  мне запомнились поля, поля и поля, небольшие, необычные такие посёлки. Очень много кукурузы, „гаолян“- вроде бы так её называли. В Манжурии пробыл недолго, как только закончились боевые действия, самолёты и нас вернули на свою территорию. Началась демобилизация армии.

Семьи у меня не было, я решил остаться в армии и пошёл на сверхсрочную службу. Меня направили на старое место службы в Румынию. Опять я поехал через всю страну на запад.

В Румынии в 1945 году познакомился со своей будущей  женой - Александрой Васильевной. Вот как это произошло. До весны мы занимались восстановлением Румынии, я ремонтировал румынам автотехнику. Весной, как водилось с довоенных времён, армия стала  выходить для продолжения боевой и политической подготовки в ЛТЛ - летние тренировочные лагеря. Армия выходила в поля, леса, ставила палатки для жилья и начиналась усиленная боевая подготовка.

Помню, было объявлено социалистическое соревнование. Соревнование нас сильно воодушевляло. Мы усердно и с огоньком подвозили бомбы и снаряды, летчики усердно бомбили, повара усердно варили. Среди официанток в социалистическом соревновании победила официантка в полковой столовой, накрывавшая для нашей автороты. Она на 20 минут раньше других не просто накрывала, но и лучше всех оформляла столы и украшала их полевыми цветами. Мне эта женщина понравилась и я приложил много усилий, чтобы добиться её расположения.

Она здесь была вольнонаёмной, и до этого, будучи вольнонаёмной, начиная с Одессы и всю войну проработала в фронтовом госпитале, находясь под командованием генерала Толбухина. Мы решили пожениться, обратились к командованию части. Там нам ответили, что мы находимся на иностранной территории и надо обращаться в консульство. В консульстве нам жениться не разрешили, я был разведён, а Александра Васильевна нет. Она перестала жить со своим мужем ещё до войны, и где он был сейчас, никто не знал. Нам предложили дособирать необходимые документы и обратиться ещё раз. Александра Васильевна стала писаить всем своим знакомым, пытаясь узнать о своём муже. Её родные прислали из сельсовета справку, что её муж пропал безвести, после этого мы в сентябре 1945 года поженились. В Румынии родился наш сын Пётр.

Демобилизовались мы с супругой в 1948 году. С женой и сыном едем в Харьков, там оканчиваю физкультурный техникум и поступаю на работу в школу преподавателем физкультуры. В 1952 году моя семья переезжает в село Московское. Я поступил на работу в школу №6 учителем физкультуры, а жена медсестрой в больницу, где и проработали до пенсии и прожили всю оставшуюся жизнь.

В последнее время болею и часто думаю, что мне выпала уникальная доля, я прошёл всю войну в действующей армии, практически от первого выстрела до последнего, начал войну на Западе, закончил на Востоке, и судьба оставила меня в живых! Был награжден медалями „За отвагу“, „За победу над Германией“, „За восстановление разрухи“ и другими.

 

 

 

 

                                <Назад

 

Село Московское, 1978 год.